Я колода карт пересчитанная, мной теперь можно играть.
Чувство такое, будто что-то сломалось и не срослось, переродилось в усталость, тупую злость, бьющуюся в виске. Расскажи мне, с кем ты просыпаешься и строишь свой лучший мир, растишь кипарис и мирт, ненавидишь март? Кто из этих женщин тебе не мать, не сестра, а вместо меня возлюбленная со своими страстями, привычками и коронными блюдами? Расскажи мне все, что таится в твоих глазах, а сказать нельзя, чтоб без боли, чтоб без тупой подкожной иглы, полуталых глыб, полумерзлых рыб. Бог с тобою.
Этот бог прибывает в тебе, как слабость таится в силе. Мой хороший, коль о тебе б спросили, что сказала бы, солгала бы? Приукрасила, как все было. Как ты юный, хмельной, красивый целовал мои пальцы с пылом полюбившего саму смерть, а теперь боишься смотреть. Не боишься? Да, ладно, будет. Я ведь чувствую всех змей грудью оттого, что их яд так труден к усвоению организма. Бисер правды давно нанизан на короткие нитки мыслей.
Где-то солнце хмельно и пьяно разливает полусухое по бутылкам и по бокалам, отдавая жар задарма. Ну, а с нами не происходит ни хорошее, ни плохое. Мы сломались и обмельчали. Эндшпиль, милый мой. Шах и мат.
Этот бог прибывает в тебе, как слабость таится в силе. Мой хороший, коль о тебе б спросили, что сказала бы, солгала бы? Приукрасила, как все было. Как ты юный, хмельной, красивый целовал мои пальцы с пылом полюбившего саму смерть, а теперь боишься смотреть. Не боишься? Да, ладно, будет. Я ведь чувствую всех змей грудью оттого, что их яд так труден к усвоению организма. Бисер правды давно нанизан на короткие нитки мыслей.
Где-то солнце хмельно и пьяно разливает полусухое по бутылкам и по бокалам, отдавая жар задарма. Ну, а с нами не происходит ни хорошее, ни плохое. Мы сломались и обмельчали. Эндшпиль, милый мой. Шах и мат.