ВладимирКорф охарактеризовал бы свою жизнь как вечный четверг или вторник, он еще не определился, какой из этих дней лучше всего описывает его душевное состояние. Радовало одно, это был не вечный понедельник. Так вот, жизнь Корфа застыла в одной точке, все-таки во вторнике.
Он ложился поздно, вставал рано, пил редко, но метко, не запоминал снов. А если случалось такое, что запоминал, то тут же старался забыть. Не было у него желания разбираться в себе и фокусах своего подсознания.
Иногда ему снился отец, и это были неплохие сны. Легкие. Они играли в бильярд, сидели возле камина и потягивали коньяк, а пару раз даже ходили на охоту. Отец всегда с какой-то отеческой тоской смотрел на Владимира и говорил, что ему нужно больше отдыхать, что иногда нужно останавливаться, иначе время само решит, когда ему остановиться. Владимир всегда отмахивался и говорил, что уже привык, что он справится со всем, что уготовано ему судьбой. Отец никогда не спорил, словно бы верил его словам.
Реже ему снилась мать. Он знал о ней только со слов отца, поэтому практически не знал ничего. В его детской комнате была ее фотография, на ней его мать сидела в белом свадебном платье рядом с отцом в каком-то саду. Владимир не знал, где была сделана эта фотография, да его это и не интересовало. Мать там была счастливой, улыбалась. Такой она и приходила в сны к Владимиру: в этом платье и просто улыбалась. Владимир никогда не слышал ее голоса, и в его снах она ни разу не говорила с ним. Он не настаивал. Только один раз она еле слышно прошептала: “Папа скучает”. Владимир проснулся в холодном поту и бросился звонить отцу, но с тем, слава богу, все было в порядке. Пообещав приехать на днях, Владимир успокоился.
В плохие дни, точнее ночи, когда коньяк и усталость боролись в нем за право окончательно доконать, Владимиру снилось детство. Владимиру снился Пауло. Совместные вылазки на пляж, походы по магазинам, все то, что происходит каждый день и, о чем не задумываешься, пока это однажды не прекращается. Обычная беззаботная жизнь подростков. Владимир как бы смотрел со стороны на смеющегося друга и сердитого себя, и ему было грустно. Не просто грустно, а тоскливо. Проснувшись, он шел на балкон и закуривал забытые кем-то сигареты – у него вечно кто-нибудь оставлял сигареты, видимо, чтобы вернуться – и думал, что то, на что он разменял свое прошлое, яйца выеденного не стоит. И очень может быть, он бы бросил все, вернулся домой, и это помогло бы. Самообман, конечно, но в дыму чужих сигарет все это было очень привлекательно.
Иногда это были сигареты с ментолом, и, затягиваясь, Владимир вспоминал о Джоне. Джон никогда ему не снился. Или снился настолько редко, что это можно не считать. Джон в его снах почему-то тоже молчал. Обычно они сидели в каком-нибудь кафе или парке и молчали или молча курили. Владимира ничего не связывало с этим человек, он практически не знал его, возможно и не хотел знать. После подобных снов Владимир просыпался опустошенным, да просто пустым, словно в нем ничего и не было. А было ли?..
Когда у Риточки было настроение поболтать - практически всегда – она любила поговорить о том, что ей приснилось и к чему бы все это. Благо болтала она с подружками по телефону, а не с Корфом. До него лишь долетали обрывки ее фраз. Он не верил в сакральное значение снов, он не видел смысла трактовать их. Он хотел и вовсе не видеть снов, потому что все, кому доводилось посетить его в них, говорили ему об одном и том же, и никакого сонника не нужно – он устал, он ошибся, он слишком разочарован. Что-то нужно менять.
Владимир работает до изнеможения, засыпает за бумагами, а если не может уснуть, то пьет любимый коньяк. Владимир не хочет видеть снов.